Не хромосомы складывались и разлучались. Две жизни боролись и то сливались, то сила внешних обстоятельств снова отбрасывала их на прежние пути.

И Лысенко делает важнейший вывод: «следовательно, пластические вещества, вырабатываемые привоем и подвоем („даже соки“, уточнит он в другой раз), так же, как и хромосомы, как и любая частичка живого тела, обладают породными свойствами…»

С пеной у рта оспаривали морганисты то, что можно было видеть, осязать и… даже попробовать на вкус. Оспаривали, потому что тут сразу рушилась непоправимо вся их «система» в самой сути своей.

А пока они, зажмурив глаза, возглашали: «Не может быть!», — гибридных плодов томата, привитого на паслен, набралось столько, что их пустили в продажу. У них был терпкий вкус, немного вяжущий и пряный. Многим это очень нравилось. И в магазине какая-нибудь девочка-подросток, присланная матерью, просила:

— Мне кило. Ой, нет, не помидоров. Вегетативных гибридов. Мама велела обязательно.

Она не подозревала, что многие почтенные и ученые профессора твердили заклинания, повелевающие этим плодам, которые ей отвешивал продавец и которые уже проходили государственное сортоиспытание, сгинуть, рассыпаться и обратиться в ничто.

САМОЕ НУЖНОЕ

Помню, когда я впервые попал в Одесский институт, мне все казалось, будто к глазам придвинули магическое стекло и сквозь него видна настежь распахнутая, никогда прежде не виданная жизнь растений; видно, как растут травы, как совершается таинственная работа формирования живых тканей, — и простыми, легко достижимыми кажутся вещи, еще недавно немыслимые.

Мне показали куст хлопчатника. Он стоял, елочный дед-мороз, весь увешанный ватой. «Чеканка хлопчатника по методу Лысенко», объяснили мне. Когда появятся первые четыре-пять бутонов, верхушку куста отламывают и срывают лишние боковые почки вместе со старыми листьями. И тогда все соки идут в ценные ватные коробочки. Совсем просто! Но ведь дед-мороз вырос на Украине. Давно ли, чуть слышали мы о белых снегах хлопка, воображение дорисовывало к ним рамку: тусклый от зноя круг степи-пустыни, небо такой вязкой синевы, что само солнце, кажется, повисло в нем неподвижно, караваны верблюдов, однообразно колышащих двойные вьюки…

Только советские десятилетия приучили нас к тому, что хлопок растет за околицами украинских сел.

А о лысенковском способе чеканки мы узнали, что он дает до полутора центнеров добавочного хлопка на гектар. Полтора центнера ваты — целая гора! Помните старый шуточный вопрос:

— Сколько весит пуд пуха?

А чеканят у нас давно уже 85–90 процентов всех хлопковых посевов.

В этом методе чеканки хлопчатника особенно ясно сказалась черта, которая вообще отличает работы Лысенко.

Их неизменный адресат: широкие массы. Непременный лозунг: понятность для каждого колхозника, доступность для каждого колхоза.

Так во всем: в крупном и мелком.

Все шире вводятся широкорядные посевы. Нужны пропашники для обработки междурядий. Где ждать, пока заводы выпустят столько десятков тысяч их, сколько требует страна? И Лысенко изобретает выход. Он показывает, как сделать пропашник из бороны «зигзаг». Это можно сделать в любой кузнице.

Кто не помнит, как в сотнях сел Лысенко поднял колхозных кур против долгоносика, напавшего на сахарную свеклу? Как он отыскал врага вредной черепашки — насекомое-наездника теленомуса, размножил его и послал на зараженные поля истреблять черепашку?

Яровизация, летние посадки картофеля, внутрисортовое скрещивание, чеканка хлопчатника применялись на грандиозных площадях. Лысенко руководил «битвой за просо» и десятками опытов в Горках, в Одессе и во многих других пунктах по улучшению сделанного и отысканию нового, когда грянула война.

«…Всю свою научную деятельность, — писал Лысенко, — мы направили исключительно на решение сугубо важных научных вопросов, помогающих в тяжелые дни войны колхозам и совхозам увеличивать продовольственные и сырьевые ресурсы страны… Научные вопросы, решение которых в мирное время относительно безболезненно можно было бы затягивать на годы, в сложившихся военных условиях жизнь требует решать немедленно».

Долгая, ледяная весна, короткое лето — не дозреют хлеба на многих полях Сибири, Северного Казахстана — важной житницы страны в том суровом 1941 году. Незрелыми будут убиты хлеба близкими осенними заморозками… Вторая половина августа. Серия быстрых опытов («буквально в течение одной недели»). И вывод: надо косить, косить в конце августа самые зрелые, с 5–10 сентября все, ничего не дожидаясь, — в снопах, в копнах они дойдут, на корню — погибнут.

Зима у ворот. Зерно там, на востоке, часто не успевали просушивать. Во влажном ворохе начинается самосогревание. Поэтому ворох промораживали, вымораживали, как прачки белье. Весной сеяли. И жаловались — много семян не всходит. Но сейчас ведь каждое зернышко на счету! Лысенко и его сотрудники вмешиваются в дедовские порядки. Промораживать? Да. Но совсем не безразлично как. Нельзя допускать больше 10–20 градусов мороза в ворохе. А было и 30–40 (чтобы «повернее» и «покрепче»).

И Лысенко попутно открывает еще одно явление, которое, кроме него, тут, пожалуй, никто бы и не открыл. После уборки семена проходят «период покоя». И если пройдут его, становятся гораздо чувствительнее к морозам, чем семена, у которых этот «период» еще не пройден.

Все это было лишь началом борьбы за повышение всхожести семян. Проблема, вскоре вставшая во весь рост, оказалась практически очень острой, а теоретически новой и важной.

То была проблема жизни зерна.

Почти привычной стала слишком частая плохая всхожесть семян в северных и восточных областях. Были посевные партии яровых пшениц, ячменей и овсов, где из трех зерен давало всход едва одно. И происходило это не потому, что семена испортили дурным хранением.

И вот в одном видимом явлении — в том, что семя не всходит, — Лысенко начинает различать два, резко различных, прямо противоположных. Может не быть всхода и потому, что семя потеряло всхожесть, и потому, что оно еще не приобрело ее.

Ибо семя тоже живет, и у него есть свои этапы жизни.

Тут надо вспомнить о «периоде покоя».

О том, что он существует, знали (его называли послеуборочным дозреванием); было известно, что он может тянуться до месяца; не подозревали, что он может занять все шесть месяцев.

Лысенко вовсе не удивила эта особенность биологии семян. Она должна была выработаться у полевых «яровых» растений холодного пояса земного шара. Как бы иначе защитили они себя от поспешного, гибельного прорастания в погожие осенние деньки, в «бабье лето», с тихим и синим хрусталем его воздуха, с летающими паутинами? Но они, эти семена, которые должны передать эстафету жизни будущему лету, будущему году, не поддаются обманчивым призывам последнего, короткого возврата тепла. Не пробудят их и зимние оттепели, и слишком рано завернувшая весна, над которой еще восторжествуют морозы. Они лежат и выжидают, защищенные своим периодом покоя, — зёрна, луковицы, клубни, урожай ушедшего лета.

Здесь нет ничего таинственного. Дело просто в том, что питательные вещества в них еще не находятся в растворимом, удобоусвояемом состоянии. Толстая, плотная оболочка не пускает внутрь воздух, иногда — воздух и влагу. Если осторожно сиять хоть часть оболочки, то в тепле и влаге пища для зародыша внутри «поспеет»…

Но если есть две невсхожести, то как же важно быстро суметь отличить одну от другой! То, о чем только что рассказано, позволяет это. Сотня-другая семян из образца дайной партии, немного воды, чтобы они набухли, игла для снятия оболочки с зародышей — и если семена живы, они сразу прорастут…

Они живы! Сроки весеннего сева, военного сева великой борющейся страны, не ждут. Человек не может ждать, пока неспешащая природа неверно и медленно снимет заклятие с «зачарованных» семян: ведь это созданное человеком, только в его властных руках живущее и приносящее урожаи растение. Он сам должен оживить его!